Антон Батагов: «Если бы мне предложили написать песни к мюзиклу, я бы взялся с удовольствием»

После длительного перерыва в Доме музыки с фортепианным концертом выступил композитор АНТОН БАТАГОВ. Корреспондент РБК daily ЕГОР АНТОЩЕНКО узнал у него, почему телезаставка может быть самостоятельным музыкальным произведением и как звучит самый удачный саундтрек к кино последнего времени.

— Вы очень долго не выступали на сцене — 12 лет. С чем это связано?

— Это вопрос отчасти философский, отчасти творческий. В мире классической музыки был такой великий человек — Гленн Гульд, который прекратил выступать, когда ему было 35 лет, и не выходил на сцену до самого конца жизни. А умер он в 50. Он просто понял, что в студии можно сделать то, что нельзя сделать на сцене. Ну, как в кино — мы же не попросим режиссера сыграть фильм на сцене вживую, как спектакль? Студия позволяет добиться максимального, бескомпромиссного результата — даже если дело касается просто игры на рояле. Кроме того, слушатели все же приходят в зал, чтобы их развлекали — неважно, классический это концерт или бродвейский мюзикл. А я тогда писал музыку, которая для этого совсем не подходила.

— Но студийная работа, если это не киномузыка или заставки для телевидения, сейчас редко может музыканта прокормить.

— Ничего подобного. Я это почувствовал на собственной шкуре: два моих последних диска — «Избранные письма Сергея Рахманинова» и совместный альбом с тибетской певицей Юнчен Лхамо — отлично разошлись. Этого, конечно, не хватает на то, чтобы прожить, но тем не менее. Было бы, наверное, глупо расстраиваться, что диски перестали быть источником заработка. Что действительно грустно — это то, что люди разучились слушать музыку, ничего постороннего не делая. Вы можете себе представить, кто в 2013 году может сесть дома, отключить все ненужные девайсы и просто послушать хотя бы один диск?

— Вы исполняете на концертах в том числе и музыку, которую написали для телезаставок. Для вас есть раздел между музыкой для кино и телевидения и основным творчеством?

— Не стоит, конечно, выпендриваться и говорить, что одно и другое равнозначно. Когда я прекратил выступать на сцене, музыка для телевидения стала ощутимым источником дохода. Но я довольно быстро осознал, что формат заставки оказался куда более творческим, чем я предполагал. Эти 15 секунд могут быть вполне самостоятельным произведением — на формат просто нужно настроиться. Люди часто телевизор не смотрят, а слушают. И конечно, то, что они оттуда слышат, особенно во время рекламы, — худшее, что можно придумать. Я постарался эту ситуацию чуть-чуть изменить. Например, на канале «Культура» в 2002 году у меня была серия заставок, основанных на духовных песнопениях — православных, григорианских, буддийских. Вся страна слушала это много раз в течение дня. Они были очень короткие: самая большая — 30 секунд. Самая короткая длилась всего секунд пять — она повторялась десятки раз в течение дня. И там был звук буддийского колокольчика — того, который звенит, когда вращается молитвенный барабан.

— Расскажите, кстати, о ваших работах с ламой Сонам Дордже.

— Это русский человек, который стал ламой, причем не самозваным, как это иногда бывает. Его здесь называют ламой Олегом, тибетское имя мало кто может произнести. Он делал замечательную карьеру в банковском деле, но где-то в 20 лет уже понял, что идет куда-то не туда. Съездил в Непал на разведку, потом нашел там учителя, получил необходимые предварительные указания и ушел в ретрит на три года и три месяца. Нужно понимать, что это не просто ничегонеделание — во время этого затворничества человек по 16 часов занимается разными практиками. Те, кто выдержал и нареканий у учителя не вызвал, в конце становятся ламами. Нам кажется, это что-то сверхъестественное, но на самом деле мы прекрасно умеем настраивать свое сознание на то, что нам нужно.

— А вы сами как буддизмом заинтересовались?

— Вы знаете, у меня нет какой-то красивой истории вроде того, что вот шел я по улице и меня по голове вдруг ударило. Просто у всех нас есть какие-то траектории, сохранившиеся из прошлых жизней, и в каждой из жизней ты должен был пройти отрезок этого пути. И нужно понимать, что ключевые события в нашей жизни что-то значат — мы часто не придаем им особого значения. Следить за собой шпионским образом — что я делаю, что с моим сознанием происходит, почему это так? Впрочем, мы, так или иначе, все равно в ходе жизни постоянно рефлексируем.

— С тибетской певицей Юнчен Лхамо вы как связались?

— Это произошло совершенно случайно. Юнчен давно живет в Нью-Йорке и стала частью мирового музыкального сообщества. При этом у нее нет никакого музыкального образования, она не умеет читать ноты, но есть уникальный голос от природы. Она родилась в Тибете и примерно в 20 лет ушла оттуда пешком, как это сделал тот же далай-лама, Кармапа, другие учителя. Жила в Индии, потом в Австралии, а следом перебралась в Америку. Известной она стала по альбомам на лейбле Питера Гэбриела Realworld. Нас свел один из величайших, на мой взгляд, современных хореографов Билл Ти Джонс — как-то раз, сидя в аэропорте Нью-Йорка, я получил от него мейл о том, что нам с ней обязательно нужно познакомиться. Вообще она такой человек, который отказывается от работы с серьезными композиторами, потому что не знает нот, а они зачастую не умеют импровизировать. А я импровизирую, хотя это никак не связано с джазом, разве что с минимализмом, и то очень условно. Мы записали диск, где есть ее голос и рояль и нет ни одной заготовленной ноты — кроме того, что один и тот же тибетский текст у нее складывается в мелодию каждый раз по-разному. Получилась странная вещь — это и не этника, и не минимализм, не тибетская музыка и не русская — и то и другое одновременно. Как-то это анализировать бессмысленно, наверное.

— За тем, что происходит в отечественной киномузыке, вы следите как-то?

— Чудесный фильм «Шапито-шоу» — и великолепнейшая там музыка. Вообще, по этой картине чувствуется, что ее снял свободный человек — там нет ни малейшего напряжения в духе «вот сейчас мы покажем, какие мы крутые!». Он легкий, свободный и вместе с тем гораздо более глубокий и многоплановый, чем большинство здешних и не только назидательных фильмов.

— Это же мюзикл, по сути. Вы бы взялись за песенную форму, если бы вам предложили?

— Да, я никогда этим не занимался, но если бы предложили, то с удовольствием.

— А как вам Эндрю Ллойд Вебер как композитор?

— Ну а как к Jesus Christ Superstar можно было относиться — это откровение было в те времена для меня. То, что он потом написал, как-то меньше тронуло. Помню, я в 1983 году в консерватории сдавал экзамен по истории музыки, и мне как раз попались «Страсти по Матфею» Баха. Я это произведение очень хорошо знал, все нормально ответил. И когда комиссии стало понятно, что в вопросе разбираюсь, я им сказал: «А давайте я лучше расскажу про то, как эту тему развил Эндрю Ллойд Вебер!» Конечно, в те времена само словосочетание «рок-опера» было чем-то из ряда вон выходящим. А тут еще и Иисус Христос — одним словом, совсем неправильные компоненты. Но в общем ничего, вытерпели, отнеслись снисходительно.Источник: РБК daily